Отморозки, брифинги и правильные девушки

Слова суть отражения. Мы пережили три волны: бандитскую, профессиональную и гламурную. В последние годы отношения народа и языка несколько обострились. Народ языком все больше недоволен, о чем пишет и говорит повсюду.

Слова суть отражения. Мы пережили три волны: бандитскую, профессиональную и гламурную. В последние годы отношения народа и языка несколько обострились.

Народ языком все больше недоволен, о чем пишет и говорит повсюду. Видимо, выражая народную волю, Дума попыталась принять закон о языке, в котором много раз повторяются слова "защита языка". Закон, к счастью, пока не принят. "К счастью", потому что трудно придумать большее лицемерие, чем обвинять в чем-то свой родной язык и защищать его, по существу, от самих себя. Вместо этого не лучше ли всмотреться в него и увидеть собственную жизнь, культуру и цивилизацию?

Язык в целом отражает наше общее сознание. Появление новых слов или новых значений у старых слов означает, что мир вокруг нас изменился. В нем либо появилось что-то новое, либо что-то существовавшее стало важным настолько, что язык (а в действительности мы сами) создает для него имя. В последнее время в русском языке появилось столько новых слов, что лингвисты не успевают следить за ними и издавать словари, а обычные люди часто просто не понимают, о чем идет речь.

Слова появляются по отдельности, группами, а иногда очень большими группами. Последнее самое интересное, поскольку речь в этом случае идет о значительном изменении среды, о некоей волне изменений, накрывающей наше общество. Можно отметить, по крайней мере, три таких больших волны новых слов и значений, возникших на рубеже веков.

Первой по времени стала криминальная лексика. В нашу жизнь заползло множество замечательных слов: наезд, разборки, беспредел, отморозок, крыша, стрелка. Я еще помню те времена, когда мои весьма культурные знакомые, морщась, спрашивали: "Отморозок, а что это такое? Фу, как грубо!" А сейчас милейшая интеллигентная дама, ни секунды не задумавшись, реагирует на какую-то мою безобидную фразу: "Ну, это же наезд! Как ты смеешь!" Эти слова, поначалу воспринимаемые как нечто чуждое литературному языку (этакие кадры из бодрого боевика), расширили свое значение и стали привычны в речи образованного человека.

Еще одна волна – это профессиональная лексика. Нас затопили брокеры, брифинги, лизинги и сейлзы. Никто не знает, как правильно написать риэлтора и где поставить ударение в маркетинге, но, несмотря на это, они есть и, похоже, от большинства из них уже не избавишься. Недавно со мной произошел старый анекдот про дизайнера, но только наоборот. Как вас представить? – спросили меня по телефону, когда я позвонил в интернет-компанию (кстати, слово интернет еще недавно казалось чудовищно узкоспециальным и даже писалось с большой буквы). Когда я не только назвал фамилию, но в ответ на много переспросов объяснил, что первая буква никак не Дмитрий, а, скорее, Константин, а в середине нет не только Б, но и М, милый женский голос произнес: "О кей", – и после некоторой паузы уточнил: "Это фамилия?" Только чудом я удержался, чтобы не ответить: "Нет, профессия", – что, конечно, никого не удивило бы. Профессий так много...

Удивительно не это. Часть из профессиональных слов, также расширив значение, проникла в нашу обыденную речь. Сын моей родственницы устроился, по ее словам, на престижную работу – менеджером торгового зала. Ну что же, неплохо, подумал я, пока не перевел эту профессию на более привычный язык. Ну, а слово "пиар" уже давно из узко профессионального стало поистине национальным. "Хватит его пиарить!" – прерывают меня, когда я лестно аттестую моего коллегу. Как страна жила без пиара, точнее, без этого слова раньше – уму непостижимо, ведь пиар в таком общем значении ("навязывания определенного мнения") существовал всегда.

Третью волну труднее характеризовать одним словом, хотя многие слова относятся к молодежному сленгу. И все-таки точнее назвать ее гламурной или глянцевой волной. Именно с этой стороны вошла в обыденный язык тусовка, представить без которой светскую жизнь просто невозможно. Невольно задаешься вопросом, а как проводили время наши предки, точнее, как они это называли? Чрезвычайно популярным стало в последнее десятилетие прилагательное культовый (существовавшее ранее с совершенно другим значением). Довольно сложно объяснить, что оно значит, но обойтись без него в речи уже нельзя. Кто такой Антониони? – объясняю я малым детям. - Ну, это культовый режиссер эпохи неореализма.

Для понимания нашей эпохи важны и более простые прилагательные: стильный, элитный, эксклюзивный. Занятно, что эксклюзивным (как, впрочем, и элитным) может быть все, что угодно: дом, прическа, массаж, наверное даже колбаса. У меня есть самое любимое из гламурных слов.

Недавно, читая журнал "Афишу", я узнал, что "последние лет пять правильную московскую девушку можно было отличать по колготкам. Колготки должны были быть только телесного цвета, только прозрачные и только оттенка загара". И хотя я по-прежнему не понимаю, кто они такие, эти правильные девушки, зато могу их сразу опознать. За этим словом стоит совершенно новая идеология, отнюдь не в политическом смысле, к которому так привыкли советские люди.

Но, не будучи политической и тоталитарной, эта идеология не становится менее жесткой и навязчивой. В мое сознание она проникает через слова, навязывая мне, в частности, определенные правила выбора. Я должен ходить в правильные места, смотреть правильные книги, есть правильную еду, наконец, общаться с правильными девушками.

Мы пережили три словесных волны: бандитскую, профессиональную и гламурную, а в действительности прожили три важнейших одноименных периода, три, если хотите, моды, разглядеть которые нам позволяет наш родной язык. Про эти периоды можно философствовать бесконечно, можно снимать фильмы или писать романы, а можно просто произнести те самые слова, и за ними встанет целая эпоха. Это тоже философия, но философия языка. Глупо говорить о его засоренности, глупо вообще пенять на язык, коли жизнь у нас такая. И надо быть терпимее и помнить, что слова суть отражения.

                                                          Максим Кронгауз, директор Института лингвистики РГГУ